Паола Маршалл. Эмма и граф. |
|
Эмма и граф: Роман/ |
|
|
На один краткий миг перед тем, как полностью связать себя обязательствами перед Хастингсами, Эмма подумала, не улизнуть ли, сославшись на плохое самочувствие или какие-нибудь семейные обстоятельства, но эта мысль умерла, едва родившись. Дело десятилетней давности казалось незаконченным, и отказ от столь неожиданно представившейся возможности оставил бы ее с вечным вопросом «а что, если?» Она бы всю жизнь спрашивала себя, что бы случилось, если бы она снова встретилась с Домиником. Десять лет назад подобное «что, если?» напугало бы робкую девочку, но время, страдания и тяжелый труд ради пропитания преобразили Эмму — во всяком случае, превратили ее в женщину решительную и способную на риск. Эмма попрощалась со своей старой подругой миссис Гор, бывшей экономкой отца и единственным человеком, оставшимся рядом, когда после отцовского самоубийства разрушился ее привычный мир. Миссис Гор приютила ее со словами: «Твой отец всегда был добр ко мне, и я не позволю выбросить его дочь на улицу и оставить без всякой помощи». Эмма не рассказала, что граф Чард — тот самый Доминик Хастингс, так как понимала, что старушка попытается отговорить ее от подобной авантюры. Приехал наемный кеб, который должен был отвезти Эмму к гостинице на Стрэнде, откуда отправлялись почтовые кареты на север, и миссис Гор поплакала немного и поцеловала Эмму на прощание. Всю дорогу в Лаудвотер, с теплого юга на суровый север, Эмилия не переставала размышлять, не потеряла ли она рассудок, согласившись снова встретиться с Домиником Хастингсом. Воспоминания десятилетней давности не оставляли ее. Пейзаж за окном кареты становился все более диким. Мало кто путешествовал по Большой Северной дороге в те дни. Эмма сидела в карете одна и начинала сожалеть о решении раскрыть книгу своей жизни на, казалось, забытой странице. Однако возвращаться было уже поздно. Как сказал Юлий Цезарь, «Жребий брошей», Рубикон перейден. Приняв решение, она перешла свой личный Рубикон и теперь должна принять последствия. Подавляя страхи и сомнения, Эмма сделала пересадку в Йорке. В Алнике, всего в нескольких милях от Ла-удвотера, ее должен был встретить посланный из поместья экипаж. Расцветшие с приходом поздней весны деревья подчеркивали первобытную красоту дикой природы, не похожей на ту, к какой привыкла Эмма, и опрятность маленького провинциального городка. Стоя в конюшенном дворе «Белого лебедя», большой почтовой станции-гостиницы на главной улице Алника, Эмма смотрела, как переносят ее скудный багаж в большой фаэтон с гербом Хастингсов-Чардов: на черном поле золотой леопард, стоящий на задних лапах. Когда несколько минут назад Эмма, единственная пассажирка, вышла из почтовой кареты с высокопарным названием «Нортумбрийский экспресс», к ней подошел человек, назвавшийся кучером Джоном. «Мисс Лоуренс, новая гувернантка?» — спросил он, и ей оставалось.лишь подтвердить, что она действительно мисс Лоуренс. Тогда Джон приказал проворному юному груму «поскорее забрать багаж молодой леди». Джон, дородный пожилой мужчина с добрым лицом, заботливо спросил Эмму, не хочет ли она отдохнуть в гостинице после долгого путешествия и выпить чаю. Ему показалось, что новая гувернантка выглядит «болезненной», как он потом скажет поварихе, но Эмма отказалась. — Благодарю вас за доброту, но я бы хотела сразу отправиться в Лаудвотер. Ей казалось самым важным поскорее достичь места назначения, пока она не передумала и не бросилась обратно в Лондон в первой же почтовой карете, отправлявшейся на юг. Подумать только — она едет на встречу с Домиником Хастингсом! Не сошла ли она с ума? Однако она не выглядела сумасшедшей. Совсем наоборот. И Джон, и слуга Том нашли ее милой, спокойной дамой, умеющей принимать решения быстро и без суеты, именно такой, какая необходима леди Летиции. Дорога в Лаудвотер была ухабистой, но не настолько, чтобы сделать путешествие невыносимым. Эмма так увлеклась окружающим пейзажем: деревьями, зелеными полями с пасущимися овцами, каменными оградами, речками, что на время забыла о своих дурных предчувствиях. А затем Лаудвотер затмил все вокруг своими размерами и классической красотой. Позолоченный солнечными лучами, он был похож на греческий храм. Три огромные дорические колонны украшали фасад, смягчая громаду дома своими благородными пропорциями. Четыре больших окна по бокам также опирались на колонны. Позже Эмма обнаружила, что со всех сторон дом был оформлен одинаково, а противоположный фасад выходил к роскошным садам, спускающимся к реке с шумным водопадом, который и дал название усадьбе (Лаудвотер в переводе «шумная вода»). Дом был построен, после кругосветного путешествия, дедушкой предыдущего графа, пожелавшего показать всему миру вкус и богатство Хастингсов, графов Чард. Правда, строительство нанесло серьезный урон этому самому богатству. Дом возвышался на пологом холме в конце аллеи, на которую с главной дороги въезжали через величественную каменную арку. Из домика рядом с аркой вышел привратник и приветствовал экипаж. Джон махнул ему хлыстом в ответ. Подъездная аллея вилась, то скрывая, то вновь открывая величественный дом и как бы подчеркивая разницу в общественном положении между хозяином Лаудвотера и скромной гувернанткой его дочери. У парадного входа не выстроились слуги приветствовать Эмму. Джон проехал под еще одной благородной аркой во двор с конюшнями поодаль и остановился перед более скромным входом в дом. Том опустил ступеньки у дверцы фаэтона и помог Эмме сойти, а затем перепоручил груму, проводившему ее в небольшой холл, из которого вели две каменные лестницы. Том вошел за Эммой, неся ее багаж. В холле ее встретила маленькая женщина в черном шелковом платье с высокой талией и изящным кружевным воротником. Седые волосы покрывал вдовий чепчик из таких же дорогих кружев. — Мисс Лоуренс, — сказал грум женщине и повернулся к Эмме: — Миссис Мортон, кузина милорда и его домоправительница. Представив женщин друг другу, Том поклонился обеим и удалился. Миссис Мортон улыбнулась и протянула Эмме руку. — Очень рада вам, дорогая мисс Лоуренс. Надеюсь, ваше путешествие было не слишком утомительным. Поздняя весна. А здесь у нас, на севере, тем более холодно. Я приказала подать чай и легкую закуску в ваши комнаты. Вы позволите присоединиться к вам? Я недавно поела, но не отказалась бы от чая. Идемте! Отдохнете, а потом познакомитесь с вашей подопечной. От радушного приема глаза Эммы наполнились слезами благодарности. Мало кто был добр к ней после смерти отца, и она не ожидала такой теплоты от незнакомого человека, особенно после холодности леди Хэмптон. — Вы очень любезны, — поблагодарила она. Миссис Мортон отрицательно покачала головой. — Ничего подобного. Именно этого от меня ждет Чард. Он сейчас в Нькжасле-апон-Тайн, и мы не знаем точно, когда он вернется. Какое облегчение, подумала Эмма. Я слишком устала, чтобы встретиться сейчас с Домиником Хастингсом. Благословенная неожиданная отсрочка. Эмма поднялась за миссис Мортон по каменной лестнице, парадной, а не черной, на второй этаж, где находились ее комнаты, классная и детская. Она выпила чаю, а еда показалась ей манной небесной, особенно в компании с милой собеседницей. Ей казалось, что она попала в рай. — Мисс Лоуренс, я бы хотела, чтобы вы называли меня Тиш или Тиши. Так звала меня первая гувернантка. Это вторая гувернантка, мисс Понт, прозвала меня Летти, и все стали подражать ей. Но я не чувствую себя Летти. Эмма и леди Летиция Хастингс сидели в классной комнате. Эмма разлиновала чистый лист бумаги, и девочка — «смуглый мотылек», как представила ее Эмме миссис Мор-тон две недели назад, — старательно выводила на нем закорючки, высунув от усердия язык. — Думаешь, твой папа одобрит? — осторожно спросила Эмма. Жизнь научила ее осторожности. Летти взглянула на Эмму. — Папа так редко бывает дома, — сообщила она своей новой подруге, — что я не уверена, знает ли он вообще, как меня называют, кроме официальных случаев, когда я леди Летиция. Поэтому я не могу вам ответить. Он часто уезжает по делам, — добавила она, восхищенно разглядывая страницу, которую только что закончила. Девочка снова склонилась над своей работой, добавив последний завиток, и Эмма поджала губы. Зная прежнего Доминика Хастингса, она могла себе представить его «дела»! Вино, женщины, азартные игры. Бедная девочка. Иметь отца, пренебрегающего ею из-за подобных «дел»! Однако из слов Тиш было ясно, что она обожает отца. Папа часто присутствовал в их разговорах, вызывая в Эмме легкое смятение. Эмма дала своей подопечной ответ, который удовлетворил их обеих и, надо надеяться, понравится папе и миссис Мортон. — Предположим, я буду называть тебя Тиш, когда мы одни, а в обществе — леди Летиция или Летиция. Согласна? Малышка задумалась на мгновение, затем посмотрела на Эмму. — Какое прекрасное решение! Все будут довольны, а у нас будет секрет! Да. Как говорит папа, когда находит решение трудной проблемы: «Да, подойдет! Совершенно определенно подойдет!» Она прекрасно изобразила взрослую самоуверенность, и Эмма улыбнулась. А Тиш взяла у нее еще один лист и начала копировать предложение, написанное наверху: «Не все то золото, что блестит». Переписав предложение, девочка посмотрела на Эмму сияющими глазами. — Когда папа уезжал перед самым вашим приездом, то обещал вернуться домой до конца месяца. Интересно, что он привезет мне. В прошлый раз он подарил мне Мирабель, мою лучшую куклу, ту, которая так вам понравилась. Когда я укладываю ее спать, у нее закрываются глаза. — Нельзя каждый раз ждать, подарков, — сказала Эмма, линуя следующий лист и выводя своим каллиграфическим почерком: «Муравей хоть и медлителен, но трудолюбив». — Почему, мисс Лоуренс? Мне нравится, когда папа привозит подарки. — Это портит характер, и ты должна радоваться папе, а не тому, что он тебе привозит. Эмме, как, похоже, и Тиш, это объяснение показалось слишком напыщенным и скучным. Девочка отвлеклась от работы, поставив кляксу, и торжественно заявила: — Но я люблю папу, даже когда он не привозит подарков. Может, в следующий раз я попрошу его привезти подарок вам, а не мне. Вы мне нравитесь больше моей прежней гувернантки. Ее уроки всегда были скучными. Эмма промакнула написанное изречение. — О нет, ни в коем случае. Гувернанткам не принято делать подарки. И, может, на следующей неделе я тебе уже разонравлюсь. В конце концов, я так недавно здесь. — Вполне достаточно, чтобы узнать, что «мисс Лоуренс совсем не такая, как та гордячка и лентяйка мисс Сандеман». На этот раз девочка точно повторила интонацию поварихи. У нее был природный дар подражания. К тому же от одиночества Тиш проводила на кухне гораздо больше времени, чем следовало, и слышала сплетни прислуги. — Надеюсь, вы добросовестнее ваших предшественниц. Я часто обнаруживала, что мисс Сандеман оставляла леди Летицию на кухне, а сама убегала на свидания к своему помощнику викария, — сказала миссис Мортон Эмме вскоре после ее приезда в Ла-удвотер. И Эмма торжественно пообещала «не убегать ни на какие свидания, особенно к помощникам викариев». Миссис Элинор Мортон, бедная вдовая кузина лорда Чарда, подтвердила: — Конечно, это видно по вас. Мисс Лоуренс, несомненно, настоящая леди. Спокойная, но строгая. И прекрасно поладила с леди Летицией. А та дура Сандеман даже строила глазки хозяину, но его беспутные дни давно прошли. Не получив отклика, ей пришлось смириться с помощником викария, о переводе которого в другой приход позаботился Чард. — Он попросил сестру найти тихую, непривлекательную гувернантку, которая не возмечтает стать следующей графиней, — объяснила миссис Мортон. Вот почему я так понравилась леди Хэмптон, подумала Эмма, совершенно не расстроенная замечанием о своей непривлекательности. — Нет, моя дорогая, я — то не считаю вас некрасивой, — спохватилась миссис Мортон, осознав, как прежде миссис Гардинер, что сказала бестактность. — Наоборот. Вы хорошо воспитаны, и у вас есть вкус. Вы самая совершенная гувернантка, — продолжила миссис Мортон, с сожалением подумав, что и это не очень тактичное замечание. Совершенство гувернантки не в яркой внешности, а в том, чтобы быть незаметной и не попадаться никому на дороге. Как мисс Лоуренс. Хотя, с другой стороны, в мисс Лоуренс было что-то странное, миссис Мортон не могла определить, что именно. Иногда мисс Лоуренс говорила такое, что по размышлении приобретало двойной смысл. Вопрос в том, понимает ли она сама, что делает? И если понимает, то как к этому относиться? Очень уверенная молодая женщина, очень сдержанная. Пожалуй, слишком сдержанная... Миссис Мортон сдалась. Мы должны благодарить Бога, подвела она итог. Если мисс Лоуренс действительно такое совершенство, каким кажется, тогда все наши беды позади... Но возможно, не следует судить слишком поспешно. Пусть сначала встретится с Чардом. Интересно, когда он вернется? Говорил, что не будет долго отсутствовать на этот раз. В конце концов, Ньюкасл-апон-Тайн не так далеко... Миссис Мортон питала слабость к своему кузену и, поскольку он был на двадцать лет ее моложе, хотела бы заменить ему мать. Но Чард не из тех, кому понравилась бы материнская опека, печально решила она вскоре после более близкого знакомства с ним. Опекать Чарда — все равно что опекать тигра, только не с желтыми, а с синими глазами. Все гувернантки, которых они нанимали для бедной маленькой Летти, либо воображали, что влюблены в хозяина, либо боялись его до смерти. Как поведет себя мисс Лоуренс, когда познакомится с ним? — вот в чем вопрос. Вполне вероятно, так же, как во время этой беседы. Будет сидеть тихонько за своим вышиванием, демонстрируя превосходные манеры. Будем надеяться, что она и Летти воспитает так же. Пока все представления девочки о хорошем поведении — это подражание поварихе или младшему конюху! Кэтти, няня Тиш, вошла в классную комнату с чайным подносом и застала девочку за старательным копированием очередного изречения. Кэтти тоже одобряла мисс Лоуренс. Вся прислуга пришла к единому мнению: новая гувернантка гораздо лучше всех предыдущих — вежлива со всеми, добра, но тверда с леди Летицией, бедной сироткой. Неизящно набив рот песочным печеньем, Тиш сочла необходимым немедленно высказать пришедшую в голову мысль: — Думаю, папа захочет поговорить с вами, чтобы составить собственное мнение. Хотя он может не беспокоиться. Я уверена, что тетя Мортон скажет ему, что «вы оказались настоящим сокровищем». Эмма подавила улыбку от этой точной имитации кроткого тона миссис Мортон. — Тиш, я должна сообщить тебе, что леди не подобает передразнивать собеседников или повторять каждое их слово. Я понимаю: правило, что детей должно быть видно, но не слышно, суровое, но тебе следует придерживаться его. Также неприлично говорить с полным ртом. Кроме всего прочего, вид крошек, летящих во все стороны, непривлекателен. Замечание Эммы рассмешило Тиш. Она захихикала, проглотила печенье и сказала: — А папе нравится, когда я передразниваю других. Он говорит, что я настоящая маленькая обезьянка. Конечно, его я не передразниваю, ну, не очень часто. — Конечно, — ответила Эмма, рассчитывая, что на этом разговор о папе закончится. Ей казалось, что на сегодня она достаточно наслушалась о Доминике Хастингсе, и, в противоположность девочке, она надеялась, что он еще некоторое время не появится в Лаудвотере. Ее вполне устраивала компания миссис Мортон. Домом прекрасно управляли, слуги были работящими, бодрыми и скромными, а Тиш — веселым и забавным ребенком. К счастью для Эммы, девочка совсем не походила на отца — правда, и на мать тоже. Портрет Изабеллы Бомэнс кисти Томаса Лоуренса висел в гостиной. Покойная леди Чард была крупной и яркой блондинкой. Художник изобразил ее в изысканном придворном платье, в котором она была представлена принцу-регенту, тогда еще принцу Уэльскому. На вопрос Эммы, пошла ли Тиш в мать, миссис Мортон отрицательно покачала головой. — О нет, леди Летти по характеру настоящая Хастингс. Она ни в чем не похожа на мать, к счастью... — И как часто бывало, миссис Мортон не закончила свою мысль. Эмме оставалось удивляться про себя, почему Тиш «к счастью» не похожа на свою мать. Хорошие манеры не позволили ей задавать новые вопросы. Потому ли, что о «папе» сегодня много говорили, или по какой-то другой причине, взбудораженная Эмма не смогла заснуть в тот вечер. Вскоре после полуночи, когда она еще бодрствовала, под ее окном на конюшенном дворе поднялся ужасный шум. Топот коней и бегущих людей, шум подъехавших экипажей возбудили любопытство Эммы. Она встала с постели и, подойдя к окну, обнаружила причину суматохи. Во двор въехали большая карета и два почтовых экипажа. Грумы выпрягали усталых лошадей и уводили их в конюшню, рядом стояли лакеи с факелами, из почтовых экипажей вылезали мужчины. Оутвейт, главный конюх, открывал дверцу кареты. Доминик Хастингс, пятый граф Чард, явился домой среди ночи! Ибо, несомненно, именно он стоял теперь перед склонившимся Оутвейтом и отдавал приказания слугам, разгружавшим экипажи. Один из лакеев с факелом подошел к милорду, чтобы осветить ему дорогу в дом. Эмма не видела лица, остававшегося в тени, поскольку милорд наклонил голову, разговаривая с лакеем, и не могла судить, насколько он изменился. Только теперь она вспомнила, как он высок ростом и как широки его плечи. Кроме длинного пальто и начищенных сапог она мало что могла различить. Вдруг, как будто почувствовав, что за ним наблюдают, он повернулся и посмотрел на окно, за которым стояла Эмма. Луна осветила его лицо. Эмма тут же отпрянула, успев увидеть, как он затряс головой, будто отгоняя видение, и прошел в дом через дверь, в которую она сама вошла две недели назад. А Эмма не смогла заснуть до самого рассвета, пока бледный свет зари не принес ей наконец забытье. Милорд спал немногим лучше новой гувернантки. Он уехал из Ньюкаслаапон-Тайн поздно ночью, отклонив предложение принять участие в пирушке, устроенной его деловыми партнерами в честь окончания двухнедельных трудов и переговоров. Вернувшись в арендованный городской дом, он разбудил слуг и приказал немедленно подготовить отъезд в Лаудвотер. Чард приехал домой в двойственном настроении: он был рад снова увидеть красивое поместье, которое всегда любил, и раздражен тем, что оно камнем висит на его шее. Содержание блестящего огромного дома угрожало разорить его, несмотря на состояние, принесенное покойной женой. Он так устал после тяжелой работы и дороги, что чувствовал легкое головокружение. И странное ощущение преследовало его. Как будто кто-то ожидал его здесь и звал вернуться. Именно это чувство заставило его поднять голову, и он увидел за темным окном быстро исчезнувшее видение. Я схожу с ума, подумал он. Веду себя как трусливый идиот: шарахаюсь от кустов, принимая их за медведей, и верю в призраки, поджидающие в необитаемых домах. Должно быть, я просто устал. Да, именно, просто устал. Но не настолько же устал, чтобы не сомкнуть глаз! В конце концов он поднялся очень рано и, не вызывая камердинера, надел самый старый и потому удобный костюм для верховой езды и спустился в холл. Чистый утренний воздух проветрит мозги, избавит от изводящей его мигрени. Милорд не хотел ни с кем встречаться. Но, как назло, в холле, вымощенном квадратными черными и белыми плитами, уже кто-то был. В центре окруженного колоннами холла перед бюстом Аполлона Бельведерского стояла молодая женщина в простом темно-синем халате и гладила прекрасное лицо Аполлона. Изящная белая ладонь скользила от мраморного лба к подбородку. Женщина была так увлечена, что не слышала, как спускается милорд, и он смог разглядеть ее профиль. Чистейший профиль, почти строгий. Высокий лоб, изящный прямой нос, красивый и твердый рот. Все это могло заинтриговать мужчину, уставшего от общепринятой красоты. Кто это? — подумал милорд. Может, родственница миссис Мортон? Он захотел увидеть ее лицо анфас и потому кашлянул и пробормотал «хмм». Женщина резко обернулась. Изящное нежное лицо залилось румянцем. Лицо с почти классическими чертами, так что ее восхищение Аполлоном было восхищением кем-то себе подобным. Милорд мог поклясться, что никогда не видел ее раньше... и все-таки в ней было что-то тревожно знакомое. Конечно! Призрак в ночном окне, несомненно разбуженный его прибытием. И здравый смысл подсказал ему, что это новая гувернантка, помещенная в комнаты, недавно занимаемые мисс Сандеман. Он не должен так пялить на нее глаза. Она сочтет его безумным, или наглым, или распутным. А у него вовсе нет дурных намерений, поэтому он холодно поклонился ей. Она ответила поклоном, ее естественный цвет лица восстановился. — Простите меня, мадам. Должно быть, я испугал вас. Я Чард, а вы, очевидно, новая гувернантка моей дочери. Эмма снова поклонилась. — Да, милорд, — сказала она и замолчала, пытаясь овладеть своими чувствами. Да, это Чард, несомненно. Но такой непохожий на себя прежнего, что его вид обескуражил Эмму, хотя она узнала его немедленно. Десять лет назад он был красивым белокурым беспечным юношей с нежными и искренними синими глазами, стройным, элегантным, всегда безупречно одетым, и юная Эмма без оглядки влюбилась в это совершенство, живую копию Аполлона Бельведерского, самого прекрасного из всех греческих богов. Но как же он изменился! Сохранив фигуру и осанку атлета, он раздался в плечах и стал мощнее. Очаровательный юноша исчез. Аполлона еще можно было смутно различить сквозь разрушительные следы времени, но страсти оставили свою печать на его лице. Теперь Доминик Хастингс был похож на Юпитера, повелителя богов. Вместо нежности губ — суровость, подчеркнутая двумя линиями вокруг рта, придававшими ему властный, непреклонный вид. Глаза стали холодными и проницательными, вьющиеся белокурые волосы коротко подстрижены, усиливая впечатление суровости когда-то нежного лица. А одежда! Ничего не осталось от юного денди. Рабочий костюм был выбран за удобство, а не для того, чтобы ослеплять глаза и чувства окружающих. Его поведение также изменилось. Холодность вместо пылкости. Это манеры мужчины, привыкшего повелевать. Нет больше юноши, обожавшего компании и не выносившего одиночества. Эмме оставалось лишь удивляться, почему он так сильно изменился. И если она узнала его, несмотря на все перемены, не узнает ли он ее? Похоже, не узнаёт. Судя по его поведению, он не думает, что встречал ее прежде. Тогда почему он медлит? Эмма была уверена, что он равнодушно пройдет мимо, как только будут соблюдены приличия. Но нет. Он снова заговорил: — Надеюсь, вы не находите мою дочь слишком обременительной подопечной, мисс Лоуренс. Не столько ее озорство, сколько живость вызывает затруднения. И язычок у нее слишком длинный. — В первый раз он улыбнулся Эмме. И улыбка его изменилась, превратившись из чарующей в печальную. Эмма невольно печально улыбнулась в ответ. — Я знаю, и, если это не прозвучит оскорбительно, она уже познакомила меня с вами. Печальная улыбка стала шире. — «Папа то... папа это...» Мне остается надеяться, что я произвел хорошее впечатление. Ну почему он снисходит до такой незначительной персоны? Конечно, если ему скучно и он решил, что новая гувернантка хорошо воспитана и не так уж некрасива, может, она показалась ему чуть привлекательнее мисс Сандеман. Хотя он не флиртует, просто внимателен. Надо отвечать в том же тоне. — О, самое лучшее, уверяю вас, милорд. Папа кажется гибридом премьер-министра и архиепископа Кентерберийского. Милорд — ибо только так она решила думать о нем — расхохотался. — Продолжайте в том же духе, мисс Лоуренс, и я сочту, что сестра оказала нам огромную услугу. Только мне будет очень трудно соответствовать вашему мнению. Премьер-министр еще куда ни шло, но архиепископ Кентерберийский? Нет, я не могу претендовать на его место! Не только его внешность изменилась, но и ум! Юноша, которого Эмма знала, был беспечен и не захотел бы, да и не смог с таким блеском эрудиции парировать ее замечания. Десять лет назад он шутил, как все праздные денди высшего света. Эмма пришла в такое смятение, что почувствовала потребность в одиночестве разобраться в своих новых впечатлениях. Она улыбнулась, поклонилась и сказала как можно почтительнее: — Не смею задерживать вас, милорд, — и уступила ему дорогу. Милорд, к своему собственному удивлению, подвинулся так, что она снова оказалась на его пути. — О, вы не задерживаете меня, мисс Ло-уренс. У меня нет срочных дел в такой ранний час. Я просто собирался на верховую прогулку и удивился, застав в холле молодую даму, поскольку совсем забыл о том, что вы должны были приехать в мое отсутствие. — Да, милорд. — Эмма снова поклонилась и снова попыталась дать ему пройти. Почему он с первого взгляда заинтересовался так, что не отпускает ее? Она была совсем не похожа на женщин, которых он знал, — ни на светских красавиц, ни на ярких дам полусвета. Его давно перестали привлекать и те и другие. Так почему же его мгновенно привлекла сдержанная, тускло одетая женщина, без тени кокетства, не пытающаяся завлечь его? Может, потому, что ее красота так же нежна, как привычная — ярка и вызывающе? — Миссис Мортон обеспечила все необходимое для ваших занятий с дочерью? — перешел он на деловой тон. Эмма поклонилась. Внешне — образец благовоспитанной почтительности. Внутренне же она кипела. Нет, не от ярости, а от необходимости подавлять кучу вопросов, которые хотела задать ему. Например: Почему вы стали другим? И дальше: Эта перемена — к лучшему? Или: Ваш эгоизм просто несколько видоизменился? — Мне не на что жаловаться, милорд. — Прекрасно, мисс Лоуренс. Не стесняйтесь обращаться прямо ко мне, если вам понадобится что-то вне компетенции миссис Мортон. Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее. У нее нет матери, но я стараюсь возместить эту потерю всем, чем могу. Черт дернул Эмму за язык. — О, будьте уверены, я напомню вам эти слова, милорд. Только... — Эмма умолкла. Стоит ли говорить с ним так дерзко? В конце концов, она всего лишь прислуга. Милорд заметил ее сомнения. Почему-то он все в ней замечал. Например, маленькую родинку у левого глаза, похожую на модную мушку. Смутное воспоминание мелькнуло и исчезло. — «Только», мисс Лоуренс? Что «только»? Какой вывод я должен сделать? Или вы не закончили свою мысль? Была не была. Чертенок не отпускал... не отпускало и то, что случилось десять лет назад. — Не мне советовать вам, милорд, но я подумала, что... — Сможет ли она выговорить это? Смогла. —...второй брак обеспечил бы леди Летицию всем необходимым. Гувернантка и даже лучшие книги — жалкая замена матери. Он пристально смотрел на ее склоненную голову, смиренно сложенные руки. Ни одному слуге не удалось бы выглядеть более скромно и почтительно, чем мисс Эмме Лоуренс. Наконец милорд заговорил, и рассердили или развеселили его ее слова, Эмма не могла распознать. — Вы говорите, что не вам советовать мне, и все же советуете! Позвольте ответить откровенно. Насколько я знаю, вторые браки не всегда идут на пользу отпрыскам первых. Кроме того, я не хочу снова жениться. Хорошо выполняйте ваши обязанности, и я буду бесконечно вам благодарен. Вот и все. Он поклонился и отвернулся. Значит, рассердился! Вдруг он снова повернулся к ней и все-таки ответил: — И позвольте добавить, что, если вы будете так же честны и откровенны с Летицией, как со мной, может, наконец будет снято проклятье, преследующее всех гувернанток, которых мы нанимали до сих пор! И еще, мисс Лоуренс. Ради дальнейшего образования вашей подопечной я хочу, чтобы вы обе присутствовали за моим обеденным столом. Только... — Он улыбнулся. — Мое «только» гораздо безобиднее вашего. Только за исключением тех случаев, когда я развлекаю деловых партнеров. Мой секретарь Джон Бассет также обедает со мной, и миссис Мортон, и мой библиотекарь мистер Кросс, так что будут темы для приятной беседы. Летиция научится вести себя прилично, а вы сможете помогать ей. Надеюсь видеть вас с ней, — он вынул свои часы, — в четыре. А до тех пор аи revoir (До свидания (франц.).). Милорд снова поклонился и отправился на свою прогулку. Боже праведный! Неужели человек может так измениться? Или это сон? Посадить Летицию за свой стол! Одним этим он отличается от известных ей джентльменов, которые едва ли замечают существование своих детей, не говоря уж о том, чтобы обедать с ними. И ее наглый вопрос о втором браке скорее все же развеселил, а не рассердил его. Эмма отправилась наверх в классную комнату заниматься со своей подопечной. Дом уже проснулся, и лакеи стояли на посту, открывая перед ней двери и затем закрывая их. В противоположность большинству гувернанток она уже стала любимицей домашнего персонала — редкость, насколько она знала из собственного опыта. В других семьях прислуга относилась к ней с презрением. Эмма решила отложить до вечера размышления о том, насколько Доминик Хастингс, граф Чард, отличается от просто Доминика Хастингса... |
|