Назад

Главная страница

Эмма и граф: Роман/
Пер. с англ. И. Файнштейн. - М.:ОАО Издатель-
ство "Радуга",1997.-368с.-(Серия "Любовь
прекрасной дамы")

Глава вторая

Пока же мисс Эмма Лоуренс ни с чем не смирилась, и спокойное лицо, обращенное к леди Хэмптон, совершенно не отражало ее истинных чувств. Посреди последовавшей бессонной ночи Эмма села в постели и по­пыталась прогнать воспоминания о событиях десятилетней давности.

Бесполезно, абсолютно бесполезно! Они не уходили. Все, что, как она надеялась — нет, уверила себя, — она забыла навсегда, было таким отчетливым, будто произошло вчера. Может, лучше не пытаться забыть, а, наоборот, пережить все заново, и тогда про­шлое отпустит ее...

Эмма позволила воспоминаниям нахлы­нуть на нее... Время повернуло вспять.

 

 

Эмма снова была Эмилией Линкольн, ко­торой еще не исполнилось восемнадцати лет, единственной дочерью и наследницей Генри Линкольна, представителя старинного рода, недавно сколотившего большое состояние. Его покойная жена, из еще более благородного семейства, была необычайной красавицей, стройной, хрупкой и белокурой. Увы, немод­но темноволосая Эмилия пошла в отца. И что еще хуже, с каждым годом она станови­лась все полнее. Гувернантка называла это щенячьим жиром и говорила, что у девочки замедленное развитие и вскоре она станет такой же стройной и прелестной, какой бы­ла ее мать.

Но время шло, и Эмилию охватывало от­чаяние. А самое страшное, страшнее, чем полнота, — с юностью началось заикание. И чем больше Эмилия старалась от него изба­виться, тем сильнее оно проявлялось.

Отец нежно любил ее. Кроме нее, у него ничего от жены не осталось, и, как и гувер­нантка, он надеялся, что полнота и заикание пройдут с переходным возрастом. Единствен­ным утешением был ум дочери, такой же острый, как его собственный, хотя и замас­кированный заиканием.

А может, и к лучшему? В высшем обще­стве ум для женщины лишь помеха хороше­му браку. Хотя для Эмилии и ум не стал препятствием. Будучи богатой наследницей, она не испытывала недостатка в искателях ее руки. Итак, Генри Линкольн дал дочери об­разование, какое дал бы сыну, которого у него никогда не могло быть, поскольку даже мысль о втором браке была для него невы­носимой.

Некоторые претенденты на ее руку были богаты, некоторые бедны, у некоторых были титулы, у других их не было, и все они были членами высшего общества, дворянства, пра­вившего Англией, и дальними родственника­ми друг другу. Генри Линкольн не пытался повлиять на выбор дочери.

— Выбирай кого хочешь, — говорил он ей, — только не того, про кого я точно знаю, что он негодяй или будет плохо обра­щаться с тобой.

Сначала Эмилия думала, что даже ради богатства вряд ли кто-то захочет жениться на заикающейся толстухе, но скоро поняла, что большинство мужчин готовы сделать предложение хоть хромой горбунье, если она бога­тая наследница. Самым трудным было опре­делить, кто из претендентов хоть немного интересуется ею самой. Проницательная от природы, Эмилия быстро научилась разли­чать фальшь и, заикаясь, отказывала и кра­сивым юношам, и умудренным опытом муж­чинам, в которых чувствовала презрение к себе. Почти никто из них даже не пытался заглянуть за неуклюжий фасад, чтобы выяс­нить, какова же на самом деле Эмилия Лин­кольн.

Эмилия не подружилась ни с одной из красивых, уверенных юных дам, конкуриру­ющих с нею в поисках мужа в бальных залах и гостиных в ее первый и единственный се­зон. Она не разделяла их интересов, и мно­гие смотрели сверху вниз на некрасивую на­следницу и презирали ее за то, что ее отец, хоть и знатного рода, нажил деньги на тор­говле. Эмилия прекрасно понимала, что они хихикают над ней за ее спиной.

А затем в середине сезона 1804 года она встретила Доминика Хастингса. С первого взгляда он ослепил ее. Это случилось на ба­лу, который давала леди Мельбурн. Сама хо­зяйка и подвела его к Эмилии, сидевшей ря­дом с мисс Дакр, ее бывшей гувернанткой, а теперь дуэньей. Мисс Дакр, дочери рано умершего священника из обедневшей знатной семьи, с ранней юности пришлось за­рабатывать на жизнь.

— Моя дорогая мисс Линкольн, — обра­тилась к Эмилии леди Мельбурн, не расте­рявшая с годами красоту и самоуверен­ность. — Позвольте представить вам моего юного родственника Доминика Хастингса. Он только что приехал в Лондон, но давно мечтает познакомиться с вами.

Леди Мельбурн обожала покровительство­вать молодым аристократам и считала, что юный Хастингс, а ему только что исполни­лось двадцать четыре года, заслужил шанс завоевать состояние Линкольнов.

Можно сказать, что Эмилия была заво­евана сразу. Она обратила внимание на пре­красного юношу чуть раньше, когда он только вошел в зал, и подумала, что он — реальное воплощение образов всех принцев из сказок ее детства и всех героев сентимен­тальных романов, издаваемых типографией «Минерва Пресс», которые она читала сей­час!

Доминик Хастингс был высоким и бело­курым, широкоплечим и длинноногим. Лицо его было таким же прекрасным, как у статуи Аполлона Бельведерского, копия которой стояла в вестибюле дома Эмилии на Пикка-дилли. Одет он был по самой последней мо­де: черный шелковый фрак, черный с сереб­ром полосатый жилет. А белоснежный галстук, завязанный элегантнейшим бантом! Эмма позже узнала, что завязывать галстук его научил сам Красавчик Браммел, высший арбитр моды.(  Джордж Брайан Браммел (1778—1840) — знаме­нитый франт, родоначальник дендизма. — Здесь и далее прим, перев.) А его ласковый голос!

Более опытная женщина различила бы легкий налет тщеславия, порожденный все­общим восхищением, как женским, так и мужским, но Эмма видела одно совершен­ство.

Доминик Хастингс был известным спорт­сменом, боксировал с Джентльменом Джек­соном, прекрасно играл в теннис, скакал на коне и стрелял наравне с лучшими. И имен­но этот молодой человек низко склонился над ее рукой, выпрямляясь, заглянул в глаза и уверил, что счастлив познакомиться с ней.

Отвечая на его комплимент, Эмилия за­икалась еще сильнее обычного. Усевшись рядом с ней, он искренне поинтересовался, нравится ли ей ее первый сезон, и от волне­ния ее неуклюжесть стала еще более явной. Однако он будто не замечал ее неловкости, тактично расспрашивал, где она успела по­бывать, что увидеть, и Эмилия потихоньку успокаивалась, хотя заикание не проходило.

Доминика это как будто не тревожило. Склонив к Эмилии красивую голову, он серьезно выслушал ее заикающиеся ответы, затем пригласил на кадриль. Он танцевал как ангел, едва касаясь ногами пола, а Эми­лия, спотыкаясь и ошибаясь в танцевальных па, все сильнее чувствовала свою неуклю­жесть.

Каково же было ее удивление, когда по­сле кадрили он повернулся к ней и, подводя к мисс Дакр, сказал все с той же очарова­тельной серьезностью — видимо, его отличи­тельной чертой:

— Надеюсь, вы окажете мне честь и по­зволите пригласить вас на менуэт, мисс Лин­кольн.

Мисс Дакр дрожала от возбуждения.

— Как тебе повезло, Эмилия! Его считают самым красивым юношей в высшем свете, и, хотя он беден как церковная мышь, между ним и титулом графа Чард всего одна жизнь. Он хотел записаться в армию, но его вдовая мать — она умерла всего около года назад — категорически запретила это. Кроме него, у нее никого не осталось, и он не должен бро­сать ее, сказала она, а во время своей по­следней болезни взяла с него клятву никогда не вступать в армию. Хотя теперь это вряд ли возможно. Он просто не может себе это позволить.

Эмме пришла в голову единственная здравая мысль за все время знакомства с До­миником Хастингсом: судя по его одежде,  лошадям и парному двухколесному экипажу, вряд ли он так уж беден. Но эта крохотная капля цинизма растворилась в его внимании, не угасшем даже после катастрофы, случив­шейся во время менуэта. Она от волнения подвернула ногу, и ему пришлось вывести ее из круга танцующих.

Однако и это происшествие обернулось ей на пользу, так как Доминик отказывался танцевать с другими до конца вечера, пред­почитая, как он сказал, «сидеть рядом с ва­ми и развлекать вас».

Что он и делал, рассказывая забавные ис­тории о присутствующих, и познакомил ее с Джорджем Браммелом, когда сей джентльмен появился и по-дружески поздоровался с ним. Мистер Браммел также не был в Лондоне в начале сезона.

— А кто эта очаровательная леди, отвлек­шая вас от танцев, Хастингс? — спросил ми­стер Браммел, кланяясь Эмилии. — Пожа­луйста, представьте меня.

Очаровательная! В восторженном тумане ее заикание становилось все сильнее и силь­нее, а пухлые щеки — все румянее и румя­нее. Но джентльмены как будто ничего не замечали, а вскоре Доминик — он запретил ей называть его мистером Хастингсом — от­правился за лимонадом и бисквитами. «Что­бы вылечить вашу лодыжку», как он сказал, изливая на нее свое обаяние.

Когда Доминик ушел, мистер Браммел за­думчиво посмотрел на раскрасневшуюся Эмилию.

— Как я понимаю, это ваш первый сезон, мисс Линкольн? Вы давно знаете Хастингса?

— Да; и нет... хотя этот сезон длится как будто вечность, как многое, что переживаешь впервые, — ответила Эмилия, мозги которой вновь заработали, как только удалилась при­чина ее волнения — Доминик.

Оставшись наедине с мистером Брамме-лом, казавшимся приятным, кротким джентль­меном, несмотря на его репутацию щеголя, отпугивающую дураков, Эмилия даже пере­стала заикаться. И мистер Браммел мыслен­но отметил этот факт.

— Ах, а я решил, что вы старые друзья.

— Мистер Хастингс уже кажется старым другом, хотя леди Мельбурн представила его мне только сегодня вечером. Он очень добр ко мне, не танцует, хотя пришел танцевать, и развлекает меня, поскольку я имела несча­стье подвернуть ногу во время менуэта.

Если мистер Браммел и подумал, что доб­рота юного Доминика Хастингса не такая уж большая заслуга, учитывая его бедность и поставленное на карту огромное богатство наследницы Линкольна, он промолчал.

Они немного поболтали, и проницатель­ный мистер Браммел скоро сказал себе, что за непривлекательной внешностью мисс

Линкольн скрывается недюжинный ум. Его интуиция и жизненный опыт также подска­зали ему, что у мисс Линкольн, как думала и ее гувернантка, запоздалое развитие и вряд ли она навсегда останется толстой и некра­сивой. Он не сомневался, однако, что пре­тенденты на наследство, увивающиеся вокруг нее (один-два подходили к ней и во время их разговора), думают не о ней или ее вне­шности, а исключительно о ее деньгах. Оста­валось только надеяться, что юный Хастингс будет добр к ней, если ему повезет. Инту­иция подсказывала мистеру Браммелу, что мисс Линкольн очень легко обидеть.

Но мисс Линкольн не думала о том, что ее могут обидеть. Когда Доминик, серьезный и заботливый, вернулся с лимонадом и бис­квитами, Эмилия улыбнулась ему самой ос­лепительной улыбкой, на мгновение преоб­разившей ее лицо. Однако от волнения и за­стенчивости она так жадно набросилась на бисквиты, что мистер Браммел подумал, не стоит ли посоветовать мисс Линкольн огра­ничить себя в еде, но вовремя решил, что для подобного совета еще не слишком хоро­шо с ней знаком.

В общем, этот вечер оказался самым сча­стливым для Эмилии с начала сезона, о чем она и поведала мисс Дакр в экипаже по до­роге домой, а затем начала расписывать оба­яние и доброту Доминика Хастингса. Мисс Дакр счастливо поддакивала. Как удачно, что ее подопечная наконец встретила молодого человека — красивого, милого и достаточно разумного, чтобы оценить добродетели де­вочки, скрытые от других. Мисс Дакр и Эмилия оценили Доминика по внешности, а внешность его была прекрасна.

Остаток сезона промчался как во сне. Эмилию везде видели с Домиником, и она отказывала в среднем двум претендентам на свою руку в неделю. Однажды отец послал за нею и ласково спросил:

— Моя дорогая, ты отклонила столько под­ходящих кандидатур,  включая герцога.  Оче­видно, ты надеешься на предложение моло­дого Хастингса?

Эмма покраснела и, заикаясь, сказала:

— Д-д-да, папа. Ты возражаешь?

— Вовсе нет, дорогая. Он такой же пусто­головый,  как большинство молодых людей, но я не считаю его порочным или злым. У него нет денег, но он очень близок к титулу, и, если сделает тебе предложение, я не стану возражать. Тем более, в отличие от всех дру­гих претендентов, он не намного старше те­бя.

Пустоголовый! Ее Доминик — ибо имен­но так она начала думать о нем, — как мог отец так отозваться о нем? Ее заикание ис­чезло, и она заговорила с отцом ясно и от­четливо, как всегда разговаривала с мистером Браммелом, но никогда — с Домиником Хастингсом.

— О, нет, папа, я не думаю, что он пу­стоголовый. Ты не прав.

Позже она уныло вспоминала, насколько верно оценила такого легкомысленного на вид юношу. Да, он не был пустоголовым. Сопровождая повсюду юную наследницу, До­миник Хастингс точно знал, что делает. Более того, не сделав ей предложение сразу, он от­верг все подозрения в том, что охотится за приданым. Мисс Дакр и Линкольны сочли его скромность признаком влюбленности.

Незадолго до конца сезона Эмилия и мисс Дакр отправились в экипаже в Гайд-Парк, надеясь увидеть Доминика, с редкой лов­костью скачущего на огромном вороном жереб­це.

Он был там! И направлялся к ним! Серд­це Эмилии бешено забилось - как всегда, когда она смотрела на него. Он выглядел та­ким прекрасным в костюме для верховой ез­ды и высоких начищенных сапогах с золоты­ми кисточками. Он всегда был безупречен, что заставляло бедную Эмилию чувствовать себя еще более неэлегантной. Она чуть не теряла сознание от мысли, что, возможно, скоро станет его женой, ибо была уверена, что он сделает предложение до конца сезона. Ей стало жарко, сердце забилось еще силь­нее.

Эмилия поглупела от влюбленности, и ей ни разу не пришло в голову, что за все вре­мя знакомства Доминик никогда не разгова­ривал на серьезные темы, а обращался с нею как с очаровательным, но умственно отста­лым ребенком. Та Эмилия Линкольн, какой она была до знакомства с ним, с возмущени­ем отвергла бы подобную снисходительность, но влюбленная Эмилия настолько ослепла от его красоты и своей удачи, что ни разу не поставила под сомнение причину столь при­лежного ухаживания. Она принимала его ви­димое восхищение как должное.

Десять лет спустя повзрослевшая Эмилия краснела от стыда, вспоминая поведение то­го наивного ребенка. Тогда же она с обожа­нием следила за приближавшимся к ее эки­пажу Домиником. Он наклонился поговорить с дамами. Ах, его манеры были так же пре­красны, как он сам!

- Счастлив видеть вас обеих. Моя доро­гая мисс Линкольн, мне необходимо погово­рить с вами наедине. Не здесь, как вы пони­маете. Могу ли я надеяться, что вы позволи­те нанести вам визит завтра? А затем будет ли мне оказана честь поговорить с вашим отцом? Я осознаю, что это не совсем при­вычный порядок, но полагаю, что мы пони­маем друг друга.

Сердце Эмилии забилось так громко, что она подумала, не слышит ли Доминик. Некрасивый румянец окрасил ее щеки, а заика­ние стало таким сильным, что она с трудом выдавила ответ:

- К-к-к-конечно, м-мистер Хастингс. Я б-б-буду рада видеть вас.

Какой же дурой она, наверное, выглядит! Но нет, ласковые синие глаза, так гармони­рующие с белокурыми кудрями, нежно смот­рят на нее.

- Я счастлив слышать ваш ответ. Не бу­дете ли вы сегодня на балу у леди Корбридж?

- К сожалению, нет, - медленно ответи­ла Эмилия. - У папы гости, и я должна принимать их. Сомневаюсь, что они уедут рано. - Затем, осмелев и почему-то перестав заикаться, она добавила: - Но я не должна роптать. Ведь мы увидимся завтра.

- К моему искреннему восторгу, - лас­ково прошептал он. - К моему бесконечно­му восторгу. Не забывайте об этом, мисс Линкольн.

О, она не забудет, не забудет. И когда она передала отцу слова возлюбленного - ибо Доминик наконец ясно дал понять, что он ее возлюбленный, - отец ответил:

- Тогда ты обязательно должна ехать на бал к леди Корбридж.

- Твои гости?..

- Нет, моя любовь. Твое счастье для ме­ня важнее всего. Передай мисс Дакр, что вы можете пообедать наверху, а я прикажу куче­ру быть наготове.

Ах, как чудесно! Увидеть прекрасного возлюбленного сегодня! Эмилия взбежала на­верх и передала слова отца мисс Дакр, а за­тем приказала горничной Нэнси приготовить голубое платье и все полагающиеся к нему аксессуары. Необходимо выглядеть как мож­но лучше для ее златовласого Аполлона.

Впоследствии Эмилия не раз спрашивала себя, как могла она вообразить, что краси­вый молодой человек, во всем требовавший совершенства, влюбился в некрасивую и без­вкусно одетую Эмилию Линкольн. Но тогда маленький бог любви Купидон лишил ее разума, и, ослепнув от любви, Эмилия Лин­кольн не видела правды.

Так скоро снова встретиться с ним! Эми­лия поздно приехала к Корбриджам, по­скольку в последнюю минуту ее платье по­требовало исправления и, сгорая от нетерпе­ния, она ждала, пока горничная приводила его в порядок. Ведь она должна выглядеть ради него как можно лучше! Впервые в ней засияло обещание будущей изысканной кра­соты, но не каждый мог бы понять это.

Джордж Браммел видел и понимал, что означает это сияние. Но он знал и то, что Эмилии еще только предстояло обнаружить. Чуть раньше полупьяный юный Хастингс обнял Браммела за плечи и бессвязно пробор­мотал:

- Она не приедет сегодня, Браммел. Еще одну ночь свободы подарил мне Господь! Когда все соберутся, поедем к Лауре Найт и повеселимся! - (Лаура была самой извест­ной лондонской куртизанкой в то время.)

Браммел огляделся. Необходимо быстро найти Хастингса и предупредить. Его наслед­ница все-таки появилась, и ему необходимо соблюдать осторожность. Эмилия не подо­зревала об этом ни тогда, ни потом. Она не знала, почему мистер Браммел подошел к ней со своими обычными шутками, а перед тем, как откланяться, несколько официально вовлек в длинную беседу с хорошенькой и капризной Каро Понсонби, дочерью леди Бессборо.

Все это задержало Эмилию, но, как толь­ко позволили приличия, она извинилась пе­ред леди Каро и, ускользнув от мисс Дакр - в конце концов, вскоре ей не понадобится дуэнья, - отправилась на поиски Доминика.

Дом был большой, а в залах полно го­стей. Доминика не было ни в бальном зале, ни в соседних комнатах. Эмилию охватило смутное беспокойство, она чуть не вернулась к мисс Дакр и легкомысленной Каро, но уп­рямство заставило ее продолжать поиски. Ре­шимость, спрятанная за неуклюжей внешно­стью, привела ее в тускло освещенный коридор, из дальнего конца которого доносились мужские голоса.

Эмилия вздохнула с облегчением, поскольку ей послышался голос Доминика, и бросилась по коридору чуть ли не бегом. Да, это он, несомненно он. Поспешность разгорячила ее, и, прежде чем войти в комнату, Эмилия стала приводить себя в порядок. Эти несколько секунд перевернули всю ее жизнь.

Приглаживая выскользнувшие из-под диадемы волосы, она услышала свое имя, со­рвавшееся с уст Доминика. Он говорил странно, глотая слова, но Эмилия ясно раз­личила насмешку:

- Конечно, я поеду с вами к Лауре Найт Ведь все решено, и это моя последняя ночь свободы.

Ему возразил незнакомый голос:

- О, перестань дурачить нас, Хастингс, Счастливчик. Подумай, на что ты меняешь свободу. На состояние.

- О, да, - откликнулся Доминик с той же насмешкой. - Но посмотрите, что я беру в придачу! Заикающуюся бочку! Вкус в одеж­де - как у горничной, и двух слов связать не может! Только подумать, что придется смотреть на «это» за завтраком! Признайте, что за подобный подвиг полагается компен­сация.

Эмилия стояла как громом пораженная. Румянец медленно сползал с ее лица. Впервые она услышала истинное мнение возлюб­ленного о себе. Затем все ее тело загорелось от стыда, она задрожала. Как может Доми­ник так жестоко отзываться о ней?

От испытанного потрясения она чуть не упала в обморок. Нет, она ошиблась. Не мог Доминик так ужасно говорить о ней. Эмилия взяла себя в руки, убедилась, что в коридоре никого нет, и подошла к приоткрытой двери в комнату, которую леди Корбридж предо­ставила своему сыну Джеку и его шумным друзьям. Обычно молодые люди оставались на ее балах ровно столько, сколько требова­ли приличия, а затем отправлялись преда­ваться более сомнительным удовольствиям.

Увы, это действительно был Доминик. Но таким она его прежде не видела. Куда дева­лась его обычная безупречность? Он разва­лился в большом кресле, закинув одну ногу на маленький столик, уставленный пустыми бутылками. Галстук его был развязан, рубаш­ка расстегнута до талии, обнажая темные курчавые волосы на груди. Эмилия никогда раньше не видела пьяных, но сразу поняла его состояние.

Истина в вине, гласит пословица, пьяный не лжет. И Эмилия поняла, что впервые за все время знакомства с Домиником Хастин-гсом слышит его истинное мнение о себе.

- Да и она не прогадает, - бессердечно продолжал он. - Она получит то, на что не могла бы рассчитывать без состояния, - ти­тул, ведь наследник моего кузена Чарда мед­ленно умирает. А кто женился бы на таком страшилище без приданого?

Голос Доминика утонул в грубом хохоте его приятелей.

Эмилия уверяла отца, что Доминик не дурак, и он действительно не был дураком. Он оказался алчным мошенником, использо­вавшим свое обаяние, чтобы одурачить ее и вовлечь в брак с человеком, презиравшим ее. Лишь случай вывел его на чистую воду. Зав­тра утром в ее доме он встретит не доверчи­вую девочку, жадно ловившую каждое его слово и готовую вручить ему себя и отцов­ские деньги, а очнувшуюся Эмилию Лин­кольн, готовую отказать ему.

Доминику придется заново начинать охо­ту за богатой наследницей.

Только как же ей тошно и горько. Ведь она искренне любила его, своего прекрасно­го бога, оказавшегося бездушной куклой. Эмилия послушала еще немного, и то, что она услышала, лишь утвердило ее в решимо­сти причинить ему такую же боль, какую он причинил ей. Эмилии казалось, будто с нее живьем сдирают кожу, и она не могла пред­ставить, как вернется в бальный зал, осо­знав, какой некрасивой и жалкой все видят ее.

Тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего; так что поде­лом ей. И кто знает, радоваться теперь или плакать. Но тут ей пришло в голову, что на­до немедленно ретироваться.

В ушах у нее звенело, непролитые слезы щипали глаза, она вся горела от стыда и разочарования, но заставила себя вернуться в бальный зал, на минуту задержавшись у стеклянных дверей веранды, откуда откры­вался вид на ночной Лондон. Эмилия от­крыла двери, подошла к перилам и крепко вцепилась в них, пытаясь успокоиться. Ее гордость не допустит, чтобы кто-нибудь ког­да-нибудь догадался о ее открытии.

Внизу мерцали городские фонари, заправ­ленные газом. Новшество, в которое ее отец вложил часть своих денег. Ночной воздух ох­лаждал ее разгоряченные щеки. Сердце по­тихоньку успокаивалось, пальцы разжима­лись... Эмилия покинула веранду.

Мисс Дакр с любопытством взглянула на нее.

- А, вот и ты, дорогая. Я удивлялась, ку­да ты запропастилась. Ты нашла мистера Хастингса?

Эмилия отрицательно покачала головой.

- Нет. Мне сказали, что он, Джек Корбридж и их друзья отправились веселиться. В конце концов, я ведь сказала ему, что не приеду сегодня.

Эмилия вполне удовлетворилась тем, как спокойно прозвучал ее ответ. Но что-то, ви­димо, смутило мисс Дакр. Она вгляделась внимательнее.

- С тобой все в порядке, Эмилия? Ты немного бледна.

- О, - ответила девушка как можно бес­печнее, - думаю, из-за духоты. Поскольку Доминика здесь нет, мы можем вернуться домой, если, конечно, вы не хотите остаться.

Поскольку мисс Дакр не жаждала сидеть в душном зале, она с готовностью согласи­лась, и Эмилия отправилась домой в состо­янии, весьма далеком от того, в котором приехала к Корбриджам.

А еще предстояло пережить долгую ночь и следующее утро, когда Доминик Хастингс приедет делать предложение.

Ей даже удалось заснуть, но все же она была бледна, когда объявили о приезде До­миника. Мисс Дакр видела, что ее подопеч­ная подавленна, но отнесла это на счет вол­нения и тактично оставила молодых людей наедине.

Если Доминик и заметил, что Эмма блед­на, а платье более обычного подчеркивает ее полноту, то ничего не сказал.

С подобающей моменту серьезностью он склонился к ее руке, а выпрямляясь, встре­тил ее напряженный и впервые прямой взгляд. Обычно она заливалась некрасивым

румянцем и склоняла голову, слушая его. Но не сегодня. Ее поведение изменилось, теперь она разыгрывала спектакль.

Эмилия же подумала, что ее неверный возлюбленный никогда еще не был так пре­красен. Он явно оделся с особой тщательно­стью и пока не знал, как напрасны были усилия его преданного лакея. Прекрасный темно-зеленый фрак, кремовые бриджи, бле­стящие черные сапоги, тонкая шелковая со­рочка, элегантно завязанный галстук, несо­мненно произведение искусства, - все зря! Зря так старательно уложены его золотистые локоны и так тщательно выбрито лицо. До­миник Хастингс всегда безупречен, а тем бо­лее в такой день, когда, как он думает, на­конец получит свою богатую наследницу.

Произнеся обычные любезности, абсо­лютно уверенный в успехе, он заглянул в ее глаза и произнес:

- Я уверен, вы знаете, почему я приехал, моя дорогая мисс Линкольн... Эмилия.

- Нет, - холодно ответила она, - нет, я не знаю, мистер Хастингс.

Она увидела его растерянность. Не такого ответа и не такой холодности он ожидал. По его сценарию партнерша должна была про­изнести другие слова, и теперь он не совсем понимал, как ответить.

- Вы должны знать, - настойчиво сказал он, желая услышать правильный ответ, - вы наверняка чувствовали мое уважение и вос­хищение, и потому мои слова не могут ока­заться для вас сюрпризом. Вы мне дали это понять вчера днем. Моя дорогая мисс Лин­кольн, - наконец решил он принять ее от­каз понимать его за скромность воспитанной и к тому же некрасивой девицы, - я при­ехал просить вас оказать мне честь стать мо­ей женой.

Он говорил так уверенно, у него не было никаких сомнений в ее ответе. В конце кон­цов, разве не она была его восторженной по­читательницей в течение стольких недель, его постоянной спутницей на всех главных балах сезона? Весь высший свет ждал, когда же он задаст неизбежный вопрос, и никто не сомневался в ответе.

Эмилия видела его как будто впервые: во­левое красивое лицо, следы сомнительных ночных удовольствий в бледно-лиловых те­нях под глазами.

- Своим предложением вы оказываете мне большую честь, - сказала она, склонив голову. - Увы, боюсь, я не могу его при­нять. К сожалению, мой ответ - нет.

Он явно растерялся. В глазах промелькну­ли недоумение, замешательство, потрясение. Но его самообладание, как и ее, не дало тре­щину.

- О, бросьте, моя дорогая Эмилия, сей­час не время для ложной скромности. Мы

так счастливо провели лето. Давайте так же счастливо проведем нашу жизнь. Я понимаю, что хорошо воспитанная юная леди должна быть скромной, но мы с вами слишком хо­рошо знаем и понимаем друг друга.

Увы, она действительно теперь слишком хорошо понимает его, но до прошлого вече­ра, оказывается, совершенно не знала. Он не знает ее и сейчас, не подозревает о стальной воле и уме, скрывающихся за внешней неук­люжестью. Каким искренним он кажется! Ес­ли бы она не слышала его прошлым вече­ром, то поверила бы.

Теперь же она прошептала как можно ласковее:

- Это не ложная скромность, сэр. Совсем нет. Да, мы счастливо провели лето, но как друзья. Я никогда не думала о вас как о бу­дущем муже, правда, ни разу, и не думаю так сейчас.

Судя по выражению его лица, он не по­верил, поэтому, не дав ему ответить и не те­ряя самообладания, она сказала:

- Мне жаль, очень жаль, если я невольно ввела вас в заблуждение и заставила потерять сезон, оказывая мне знаки внимания, на ко­торые я никогда не смогу ответить.

Лицо Доминика наконец выдало его воз­буждение.

- Вчера... - начал он. - Вчера во время разговора в парке по вашему поведению я понял, что вы представляете, о чем я соби­раюсь говорить с вами, а затем с вашим от­цом... что это не может быть ничем иным, кроме предложения. Вы ни словом, ни зна­ком не расхолодили меня. Наоборот. Я не сделал бы вам предложение сегодня без ва­шего молчаливого поощрения.

Теперь заикался он, а не она. Он был в замешательстве, она оставалась холодна.

- Увы, вы должны отнести это на счет моей неопытности. Если бы я отчетливо по­нимала, о чем вы хотите говорить со мной, я бы избавила вас... и себя от неловкости. Прошу вас, давайте забудем об этой малень­кой неприятности и останемся добрыми друзьями.

Никогда раньше Эмилия так прекрасно не владела собой, и если каждое слово было ударом для него, то еще большим ударом оно было для нее. Ведь он не любил ее, а она его любила, или, точнее, она любила До­миника Хастингса, которого придумала и ко­торый обманул ее так жестоко. Но она была полна решимости провести хотя бы этот раз­говор на своих условиях.

Ее угнетала мысль о том, что, не услышь она вчера его унизительные слова, не узнай о намерении жениться на ней только из-за денег, сегодня она бы приняла его предло­жение, захлебываясь от радости.

- Прошу вас... - выговорил он, заикаясь от отчаяния. Как же он был уверен в ней! Восхищение так ясно было написано на ее лице весь сезон! И теперь он не мог пове­рить в ее отказ.

- Пожалуйста, не просите меня, так как это ничего не изменит. Я хочу одного: при­мите мою дружбу, я не выйду за вас замуж.

Каждое собственное резкое слово, так от­личное от прежних, разрывало ее сердце.

Теперь, ради сохранения достоинства, ра­ди приличий, он должен уступить. Приз, в котором он был так уверен, выскользнул из его рук в самый последний момент, хотя он никак не мог понять, почему это произошло.

Он видел непреклонность Эмилии, видел, что она не изменит свое решение. Она мило улыбнулась ему, и эта улыбка потрясла его. На секунду он увидел в ней будущую красо­ту, уже обнаруженную Браммелом... но затем она исчезла.

В любом случае поздно. Она не для него.

Он склонил голову.

- Значит, у меня нет надежды? Вы не передумаете, не обдумаете мое предложение?

Эмилия серьезно покачала головой.

- Я уже все обдумала, и вы получили мой ответ.

Он поклонился, поцеловал ей руку.

- Тогда позвольте мне уйти. Надеюсь, мы еще встретимся... друзьями, как вы сказали.

- О, конечно. - Эмилия высвободила руку и одарила его ослепительной улыб­кой. - Как я и сказала. Друзьями. Желаю вам всего наилучшего.

- А я вам.

Он ушел, не обернувшись, и, когда за ним тихо закрылась дверь, горькие слезы со­жаления побежали по щекам Эмилии.

И только когда звук его шагов оконча­тельно затих, Эмилия с удивлением осозна­ла, что с того момента, как услышала его ос­корбительные замечания, ни разу не заикну­лась. Где она обрела внутреннюю силу, под­держивавшую ее с того жуткого мгновения, она не знала. Как не знала и того, что эта сила еще долго будет поддерживать ее после того, как Доминик Хастингс уйдет из ее жизни.

Эта сила поддерживала ее, когда вскоре вошел отец. Его доброе лицо было озабочен­ным.

- Я думал, что он приезжал сделать тебе предложение, Эмилия. Разве не так?

- О да, папа, - с напускной веселостью ответила Эмилия. - Он действительно сде­лал предложение, но я ему отказала.

- Отказала? Ему? - Отец не скрывал своего удивления. - Мне казалось, вы пре­красно ладите друг с другом. Вы выглядели такими счастливыми вместе. Я был уверен в свадьбе к Рождеству.

Эмилии пришлось солгать:

- О, нет, папа, я и не думала о свадьбе. Просто дружба, уверяю тебя.

Если отец и нашел что-то странное в ее неправдоподобном ответе, то смолчал. Он любил дочь и не собирался слишком сильно давить на нее. Будут и другие достойные претенденты на ее руку, и, несомненно, од­но из предложений она примет.

Итак, он смолчал, но подумал, что дочь не все сказала ему, хотя, возможно, расска­жет позже.

Но она не рассказала. Эмилия никогда никому не рассказывала, почему отказала кра­сивому молодому человеку, так очаровавше­му ее в первый и единственный сезон.

Вскоре, когда сезон закончился и Эмилия с отцом вернулись в большой загородный дом в Мистли в графстве Суррей, она спро­сила, обязательно ли ей выезжать в свет в следующем сезоне.

- Хоть два-три года пропустим, папа. Мне кажется, я еще не готова.

Отец уступил. Отчасти потому, что посте­пенно полнота спадала и вырисовывались пикантное личико и стройная фигурка. Угне­тающее заикание также исчезло навсегда, вытесненное уверенностью в себе. Уверенно­стью, обретенной после той бессонной ночи и крепнущей с каждым днем. Через несколь­ко лет весь высший лондонский свет будет у ее ног, подумал отец.

Но новый сезон для нее так и не состо­ялся... Она вернулась в Лондон на следу­ющий год, но для частной, а не светской жизни. Единственным человеком, знавшим ее в первый сезон и навестившим ее, был Джордж Браммел, и приехал он на следу­ющий день после того, как Доминик Хастингс женился на богатой наследнице Иза­белле Бомэнс.

Увидев совершенно изменившуюся Эми­лию, он не выказал удивления. Он этого ожи­дал. Стройная и грациозная, с изящными классическими чертами лица, она произвела на него сильное впечатление своим самооб­ладанием и явным влиянием на окружаю­щих.

- Я слышал, что вы никого не принима­ете, но взял на себя смелость приехать, на­деясь, что вы согласитесь меня увидеть.

Эмилия улыбнулась. В белом платье с го­лубым поясом, с темными кудрями, тщатель­но уложенными на прелестной головке, она сияла красотой и прекрасно понимала восхи­щенный взгляд мистера Браммела.

- Вы всегда были добры ко мне и за это заслуживаете вознаграждения, - серьезно сказала она.

- Это было совсем не трудно, - ответил он. - И позвольте сказать, что я совершен­но не удивлен вашим... преображением.

Правда, удивлен тем, что вы не появились в новом сезоне.

- О, я не так уж наслаждалась первым, чтобы немедленно повторить опыт. Пожа­луйста, скажите, присутствовали ли вы вчера на свадьбе мистера Хастингса? Кажется, это главное событие сезона. Он женился на зна­тной и богатой девушке.

Эти слова прозвучали так просто и спо­койно, что мистеру Браммелу оставалось лишь восхищаться ее выдержкой.

- Я думал... - начал он. - Нет, я не должен говорить.

- Что говорить, мистер Браммел? Вы за­интриговали меня. Говорите без колебаний.

- Хорошо. Я думал, что вы и мистер Хастингс окажетесь в церкви задолго до вче­рашнего дня.

- О нет, - если сердце Эмилии и обли­валось кровью, то внешне это никак не про­являлось, - ни в коем случае, мистер Брам­мел.

Она сказала это как можно тверже, ибо, если придется возвращаться в общество, пусть ее имя никак не связывают с именем мистера Доминика Хастингса.

Одним из главных достоинств мистера Браммела было понимание того, когда надо говорить, а когда лучше промолчать, так что он оставил эту тему, и они продолжали бол­тать о пустяках.

Той ночью Эмилия снова плакала, чего не случалось уже больше года, и спрашивала себя, сможет ли она спокойно смотреть на До­миника и его жену и не думать о том, что все могло случиться иначе.

Но новый сезон для нее так никогда и не наступил, потому что ее отец разорился и покончил с собой.

Эмма вернулась в настоящее. Не следует думать о потерянном прошлом. Слишком больно вспоминать первую любовь и не­опытную девочку, принявшую эгоистичного и беспечного юношу за полубога. И если ей хватило глупости снова встать на его пути, будь что будет.

Ей надо зарабатывать на жизнь, и она не может позволить себе отказаться от заманчи­вого предложения из-за того, что случилось давным-давно. Необходимо вырвать из серд­ца память о любви к нему. Она должна ду­мать о нем как о «милорде» и никогда как о Доминике Хастингсе. Только тогда прошлое действительно умрет.

Наконец Эмма заснула. И ей приснились красавец Доминик и обожающая его толстушка Эмилия Линкольн...