Глава тринадцатая.

Возвращение мисс Эмилии Линкольн в высший свет стало главной сенсацией сезона, сравнимой разве что с новостями о побеге Наполеона с Эльбы и намерении лорда Лафтона жениться на женщине без положения в обществе, хотя и из приличной семьи. До следующего сезона, безусловно, все забудется, но сейчас общество было взбудоражено слухами. Письма разволновавшейся аристократии циркулировали между Лондоном и провинцией. Скандальная пресса кишела на-
меками, разоблачениями, восклицательными знаками и двусмысленными карикатурами.

Отклики на перемену судьбы Эммы — она не могла думать о себе как об Эмилии, слишком долго жила она Эммой — были многочисленными и разнообразными...

Абзац из колонки в «Морнинг пост», сентябрь 1814 года:

«Мы получили сообщение о том, что смерть мистера Генри Линкольна несколько лет тому назад произошла не в результате самоубийства, как предполагалось, а убийства его младшим партнером мистером Джорджем Свэйном. Причиной убийства послужило длительное мошенничество мистера Свэйна, вызвавшее крах фирмы «Дом Линкольна». Мистер Свэйн, охваченный раскаянием, признался в своих преступлениях, вернул состояние мисс Эмилии Линкольн, единственному ребенку мистера Линкольна, а затем совершил самоубийство. Что подтверждает древнее изречение «Magna est veritas et praevalet» (Правда всегда торжествует).

Отрывок из дневника мисс Эмилии Линкольн, сентябрь 1814 года:

«Я могу лишь сожалеть о том, что подтвердилось сегодня: у меня не будет ребенка милорда. Как бы неодобрительно ни смотрело общество на незаконного отпрыска, у меня бы осталась память о нашей любви и для меня это дитя было бы желанным... Неужели я никогда больше не увижу его? А если он встретит меня под моим настоящим именем, как он поступит, узнав, что я обманывала его?»

Сэр Томас Лиддел графу Чарду, ноябрь 1814 года:

«У меня есть хорошие новости для Вас. Чек, полученный мною из банка Каутса, сполна компенсировал выход из нашего синдиката Лафтона и Блэкберна. Чек подписан мисс Эмилией Линкольн, выразившей намерение инвестировать деньги в локомотив мистера Стефенсона. Она просила извещать ее об успехах мистера Стефенсона, и я более чем счастлив оказать ей эту любезность...»

Анна, леди Фонтэн, своей племяннице мисс Эмилии Линкольн, ноябрь 1814 года:

«Моя дорогая племянница!
Я пишу это письмо с некоторой естественной робостью, поскольку прошу тебя забыть о том, что случилось между нами около девяти лет тому назад, и хотела бы навестить тебя во время нашего следующего приезда в Лондон.
Мой муж, чьему жестокому приказу я с глубочайшим огорчением была вынуждена повиноваться, когда он запретил тебе войти в наш дом после смерти твоего отца, охвачен раскаянием. Он получил чек от банка Каутса, полностью возместивший его потерянные инвестиции. Чек выписан от твоего имени, но прибыл без единого сопроводительного слова.
Я понимаю, что, прося прощения за отказ в помощи в тяжелую минуту, когда ты так нуждалась в поддержке, я прошу почти о невозможном, но ты дочь моей сестры, и я признаю, что с тобой поступили в высшей степени несправедливо...»

Мистер Бен Блэкберн Якобу Страуду, ростовщику, Сити, Лондон, декабрь 1814 года:

«Как Вы смеете посылать мне такое грубое безапелляционное требование о выплате займа? Имейте в виду, что, как джентльмен, я не собираюсь терпеть подобные оскорбления от тех, чье положение в обществе ниже моего. Вы получите деньги, когда я буду готов заплатить, и ни минутой раньше. А пока прекратите мне докучать».

Мисс Эмилия Линкольн леди Фонтэн, декабрь 1814 года:

«Получив Ваше письмо, я поддалась искушению процитировать знаменитые слова доктора Сэмюэля Джонсона, оказавшегося в положении, подобном моему, сказанные лорду Честерфильду: «Ваше признание моих трудов было бы приятным, если бы не откладывалось до тех пор, пока не стало мне безразличным... пока я не стал знаменит, а потому не нуждаюсь в нем».

Но я не могу забыть, что Вы сестра моей дорогой -матери, что, как большинство женщин, не можете контролировать поступки Вашего мужа, и что я одна на свете, и останусь одна, если не признаю тех родственников, каких имею, даже несмотря на то, что в тяжелейшей беде они покинули меня.

Конечно, Вы можете навестить меня, и мы постараемся забыть годы, прошедшие после нашей последней встречи, и будем думать и говорить только о будущем».

Анна, леди Фонтэн, своей племяннице мисс Эмилии Линкольн, январь 1815 года:

«Ты так великодушна...»

Объявление в «Морнинг пост», февраль 1815 года:

«Свадьба между Огастусом, третьим графом Лафтоном, и мисс Калипсо Стрэйт, объявленная ранее, не состоится».

Мисс Калипсо Стрэйт лорду Лафтону, февраль 1815 года:

«Как Вы могли так жестоко унизить меня перед всем светом, сообщив в «Морнинг пост» о разрыве помолвки прежде, чем проинформировали меня? Я все утро провела с поверенными, обговаривая условия нашего брака, днем покупала свадебное платье. А вечером на балу леди Каупер я обнаружила, что являюсь предметом насмешек и издевательств тех, кто прочитал объявление в газете... не в пример мне.

Не могу поверить, что Вы сделали это умышленно. Скажите, что это — мистификация или ужасная ошибка, ибо, если это правда, я обесчещена».

Лорд Лафтон мисс Калипсо Стрэйт, февраль 1815 года:

«Я могу только предполагать, но, вероятно, то проклятое письмо, в котором я сообщаю Вам о своем решении отменить свадьбу, заблудилось по пути в Лондон. Вы должны признать, что я сделал Вам предложение в приступе помешательства... В здравом уме я не сделал бы ничего подобного. Особенно когда Вы так свободно расточали мне Ваши любезности, не освященные браком.

Впоследствии, когда безумие прошло, я был несколько встревожен тем, что вдруг Вы, выйдя замуж, будете так же любезны с другими. Я прилагаю чек на покрытие стоимости Вашего свадебного платья.
Конечно, Вы не вернетесь сюда к обязанностям компаньонки моей сестры. Это будет неприлично».

Из колонки в «Тайме», 10 марта 1815 года:

«Достоверно известно, что узурпатор Бонапарт бежал с острова Эльба, где находился в ссылке, и движется к Парижу...»

Мистер Бен Блэкберн мистеру Якобу Страуду, ростовщику, Сити, Лондон, март 1815 года:

«Будьте Вы прокляты за то, что прислали судебных исполнителей. Так не обращаются с джентльменами. Мне пришлось искать пристанище в ближайшей гостинице, а там имели наглость потребовать задаток, поскольку Ваши люди распространили слухи о моих долгах...»

Мисс Эмилия Линкольн сэру Томасу Лидделу, апрель 1815 года:

«Я спешу выразить Вам мою искреннюю благодарность за информацию о локомотиве мистера Джорджа Стефенсона. Если Вам понадобятся еще средства для поддержки его изобретения, сообщите мне об этом немедленно...»

Леди Летиция Хастингс своему отцу графу Чарду, апрель 1815 года:

«Папа, когда же ты вернешься домой из Ньюкасла? Я так несчастлива, поскольку и ты, и мисс Лоуренс покинули Лаудвотер. Ты говорил, что не задержишься надолго, но тебя нет уже целый месяц. Миссис Мортон добра, но она не очень много знает о римлянах. Я очень скучаю по мисс Лоуренс. Почему ей пришлось уехать?»

Граф Чард своей дочери леди Летиции Хастингс, апрель 1815 года: .

«Я сожалею, что дела удерживают меня вдали от дома дольше, чем я ожидал. Возможно, мне даже придется вскоре отправиться в Лондон. Миссис Мортон сообщает, что ты хорошо ведешь себя и прилежно занимаешься. Я пока не смог найти тебе подходящую гувернантку. Как заметила миссис Мор-тон, трудно будет заменить мисс Лоуренс, и я убежден, что ты остро чувствуешь ее потерю...»

Милорд отложил перо и устало провел рукой по глазам. Не только Тиш скучала по гувернантке. Она не могла сожалеть о потере больше, чем ее отец. Все попытки найти мисс Лоуренс ни к чему не привели. Злополучная компания разъехалась на следующий день после ее побега, и он прекратил все отношения и с Лафтонами, и с Блэкберном.

Никогда он не заговорит с Блэкберном по своей воле, и пусть негодяй считает, что счастливо отделался, не представ перед судом за нападение на Эмму! Милорд подозревал, что и Лафтон докучал Эмме, но не имел доказательств. Разрыв с Лафтоном наступил в результате двух событий, происшедших после побега Эммы.

Перед отъездом из Лаудвотера Лафтон предложил милорду руку своей сестры леди Клары.

— Видите ли, старина, я высоко ценю союз с вами. Конечно, если вы женитесь на ней, я продолжу поддержку Стефенсона. В противном случае... Должен ли я выразиться яснее?

— Нет, конечно. — Милорд резко отреагировал на грубую попытку шантажа. — Однако, как бы высоко я ни ценил вас и вашу сестру, должен сообщить, что жениться не собираюсь. Что касается инвестиций в изобретение Стефенсона, поступайте как считаете нужным.

— О, прекрасно понимаю, — едко заявил Лафтон. — Насчет женитьбы, я имею в виду. Конечно, приятнее спать с маленькой гувернанткой, чем связать себя обязательствами перед новой графиней. В конце концов, она может наставить вам рога, как и предыдущая. Удивлен тем, что вы нянчитесь с чужими объедками. Хотя вы поступили благородно, признав ребенка.

Лафтон впал в ярость оттого, что не удалось сбыть с рук сестру. Теперь она всю жизнь будет висеть на его шее, это ясно. Как и Калипсо Стрэйт, возомнившая, что поймала его. Ну с этой-то он разберется. Она скоро узнает, что к чему. Относительно денежных вливаний в Стефенсона: если Чард считает, что у локомотивов, бегающих по рельсам, есть будущее, он просто сумасшедший!

Милорд был слишком ошеломлен своей потерей, чтобы обратить внимание на оскорбительное замечание Лафтона. На мгновение проснулась ярость, подобная той, что охватила его при виде Блэкберна, пытавшегося изнасиловать Эмму, но если бы он дал себе волю, то искалечил бы Лафтона гораздо сильнее, чем Блэкберна. Зачем? Этим он не вернет Эмму.

Нет. Самый простой способ обращения с Лафтоном — это проигнорировать оскорбление и сделать все возможное, чтобы больше с ним не встречаться. Поэтому он не ответил, и Лафтон со своей противной сестрицей убрались из Лаудвотера навсегда.

Я стану отшельником, свирепо решил он. Однако, приехав в апреле в Ньюкасл и встретившись с сэром Томасом Лидделом и Стефенсоном, обнаружил, что эта участь ему не грозит — во всяком случае, не в ближайшее время.

— Вы должны ехать в Лондон, — пылко говорил Лиддел. — Постарайтесь убедить их, что здесь на севере мы держим в своих руках будущее. Я хочу, чтобы вы подготовили почву среди ваших коллег-пэров и обеспечили поддержку, когда мы представим в парламент билль, позволяющий нам строить железные дороги по всей стране.

Милорд подумал немного.

— У меня мало влияния в мире политики...

— Чепуха, — страстно возразил сэр Томас. — Вы состоите в родственных отношениях почти со всеми нашими правителями. Я знаю, что вы добровольно одправились в ссылку на север, но вам не понадобится много времени, чтобы восстановить прежние связи, и тогда мы представим наш проект и проследим за его быстрым и благоприятным претворением в жизнь.

Милорд открыл было рот, чтобы продолжить спор, но передумал. Почему бы и не съездить в Лондон? Прошли годы, как он покинул его, почти девять лет, если быть точным. И у него появится хоть маленький шанс отыскать Эмму.

Сэр Томас, полный энтузиазма, снова заговорил:

— И пока вы будете в Лондоне, постарайтесь встретиться с мисс Эмилией Линкольн. Она снова написала мне и поблагодарила за то, что я послал ей информацию о работе Джорди. Было бы прекрасно, если бы один из нас лично поблагодарил ее. Вы такой степенный человек, Чард, что я полностью вам доверяю.

Снова встретиться с Эмилией Линкольн! Благодарить женщину, отвергнувшую его! Ту маленькую, заикающуюся, толстую девушку, которая наверняка стала маленькой, заикающейся, толстой женщиной, все еще незамужней... неожиданно вернувшей свое богатство. Он совершенно не хотел ее благодарить, — но как объяснить это сэру Томасу?

— Ладно, — неохотно согласился он. — Полагаю, приятно будет снова увидеть Лондон, возобновить знакомство с Вильямом Лэмом и остальной родней. Как и я, они постарели и, надеюсь, остепенились.

Лиддел и его считает степенным! Милорд печально подумал, что сэр Томас очень сильно бы удивился, узнав, каким легкомысленным и беспечным был юный Доминик Хастингс. Наверное, и старые друзья удивятся перемене, происшедшей с ним за эти годы.

— После того как вы дадите мне инструкции, я заеду в Лаудвотер, — сказал он. — А потом отправлюсь в Лондон. Придется снова открыть дом на Пиккадилли. Полагаю, что в самом начале сезона город будет полупустым.

— Вовсе не обязательно, — ответил сэр Томас, счастливый, что ему не придется ехать в Большую Клоаку, как он называл Лондон. — Если город действительно полупустой, тем лучше. Обеды, балы и приемы не так многолюдны. Я завидую вам.

Милорд себе не завидовал, но делать было нечего. Он должен отблагодарить Лидде-ла, и единственное утешение — может, он найдет свою потерянную любовь, не покидавшую его мысли и сны.

— Нет, мисс Эмма, — упрямо сказала миссис Гор. — Я не могу стать вашей компаньонкой теперь, когда вы возвращаетесь в высшее общество. Я буду счастлива быть вашей экономкой и вашим другом, но, чтобы сопровождать вас, необходима леди.

Сколько Эмма ни спорила с ней, говоря, что не собирается возвращаться в общество и что будет вести тихую жизнь, миссис Гор не сдавалась:

— Это вы сейчас говорите, моя дорогая, но придет время, и вы передумаете. Запомните мои слова.

Кончилось тем, что Эмма написала своей старой дуэнье мисс Дакр, и дама согласилась вернуться, на этот раз компаньонкой. Эмма купила домик в Челси и наполнила его маленькими сокровищами: фарфором, книгами, старинной мебелью, — напоминавшими те, которые когда-то заполняли ее старый дом. Те вещи давно исчезли, были проданы, чтобы оплатить предполагаемые огромные долги Генри Линкольна, и с ними ушло детство Эммы. Она потеряла все: даже кукол и разные безделушки, которыми одаривал ее отец.

— Моя дорогая, — сказала тетя, обнимая ее в свой первый визит. — Как ты похорошела! Не обижайся, но годы изменили тебя к лучшему.

— Да ладно, тетя, — улыбнулась Эмма. — Я уже потеряла последние надежды, как вы прекрасно понимаете, и скоро стану суетливой старой девой.

— О нет... — тетя была проницательна, — не с богатством Линкольна, моя дорогая.

Поклонники протопчут дорогу к твоему порогу, а на каминной полке будет множество приглашений от хозяек всех лондонских салонов. Я буду счастлива, если ты позволишь поддержать тебя.

Эмма язвительно подумала о потерянных годах, когда никто не желал поддерживать ее, но вслух сказала:

— И все поклонники будут охотиться за приданым, дорогая тетя. Я вдоволь насмотрелась на них в юности.

— Но теперь ты достаточно зрелая, чтобы отличить хорошее от плохого, моя дорогая. — Тетка нерешительно умолкла.
— Меня одно озадачило тогда, моя прелесть. Почему ты отказала Доминику Хастингсу, когда он сделал тебе предложение? Может, он и не был особой находкой, но твой отец и я думали, что он тебе нравится. Вероятно, ты не знаешь, но он теперь граф Чард. Говорят, он очень неудачно женился. Его жена умерла несколько лет назад. Кажется, остался ребенок, девочка. Я считала, что вы очень подходили друг другу. И выйдя за него замуж, ты избежала бы неприятностей, последовавших за несчастливой смертью твоего отца.

Тетя слегка покраснела, вспомнив, как мало поддержки получила Эмма от родственников матери, и еле слышно сказала:

— Надеюсь, ты позволишь мне представить тебя обществу? Я вижу, вернулась Дакр.

А у меня беда с компаньонкой. Мисс Харли выходит замуж, несмотря на возраст, за очень респектабельного священника. Я рада за нее, но мне будет ее недоставать. Мы так прекрасно ладили, и так долго. Ее будет трудно заменить.

Эмма согласно кивнула.

— Мне надо будет рассказать тебе обо всех слухах и скандалах, чтобы ты не попала впросак.

И леди Фонтэн начала рассказывать о людях, о которых Эмма, успевшая забыть, какой сплетницей была ее тетя, никогда не слышала. Однако вскоре ее внимание было привлечено именем мисс Калипсо Стрэйт.

— Такой скандал, моя любимица. — Тетя Фонтэн осыпала Эмму бесконечным множеством ласковых имен. — Представь, Лафтон отверг ее в тот момент, когда она покупала свадебное платье. Ходят слухи, что причина была в ее... несколько... свободном поведении с ним. Я уверена, ты понимаешь, что я имею в виду.

Безусловно, ее не будут принимать, кроме тех ее кузенов, Стрэйтов из Шропшира. Вряд ли у нее есть будущее. Я слышала, что она жила в доме Лафтона в качестве компаньонки его сестры, но теперь вряд ли она сможет там остаться... и она бедна как церковная мышь.

Сгрэйты из Шропшира! Эмма вспомнила рассказы мисс Стрэйт о себе и своих родственниках и снова подумала о том, как похоже было их положение — как две стороны одной монеты! Обе потеряли свое место в высшем свете, обе оказались в тисках бедности, зарабатывали себе на хлеб, оказывая услуги богатым в качестве гувернантки и компаньонки. Потом Эмма была внизу, а Калипсо Стрэйт наверху, надеясь стать графиней Лафтон. Теперь Калипсо была внизу, а Эмма наверху. Подбросят ли монету снова, а если да, то как она упадет? Нет, подумала Эмма. Монета упала в последний раз.

Эмму охватила жалость к Калипсо, настоящая жалость, а не тот облегченный вариант, который предлагала тетушка, легко передавая вновь обретенной племяннице пикантные сплетни.

Эмме оставалось только представлять, как тетя говорила о ней после ее краха. Тетя ни разу не спрашивала Эмму о годах изгнания, и Эмма решила никогда не говорить о них. Эти годы ушли, как ушел из ее жизни милорд. Вряд ли она когда-нибудь увидит его, поскольку, как она знала, он никогда не приезжал в Лондон, а она решила никогда не посещать Нортумбрию. Единственной связующей нитью будут ее письма сэру Томасу.

Мистер Мэнсон снисходительно посмеивался над интересом Эммы к мистеру Джорджу Стефенсону. «Мечтатель. Я уверен, что ничего не выйдет из двигателя, о котором вы говорите, но не вижу причины не сделать в него небольшие инвестиции. Хотя поговорите сначала с мистером Каутсом», — сказал он.

Когда Эмма посетила банк, чтобы выписать чек для сэра Томаса, а также обсудить огромное состояние, хранившееся в банке после самоубийства мистера Свэйна, мистер Каутс отнесся к ее идее с большим воодушевлением: «Прекрасный проект. Я слышал замечательные отзывы о нем. Мне говорили, что мистер Стефенсон истинный практичный северянин, как и сэр Томас. Я прослежу, чтобы все было сделано по вашему желанию».

Мистер Каутс, как и Эмма, не упоминал графа Чарда, хотя Эмма постоянно думала о нем и просыпалась по ночам со слезами на глазах. Она никогда ни с кем не говорила о графе. Миссис Гор понятия не имела, что граф Чард — Доминик Хастингс, которого Эмма когда-то отвергла, ©на полагала, что отношения Эммы с Чардом были такими, как и принято между скромной служанкой и знатным хозяином, а Эмма не опровергала ее убеждение.

Новая жизнь. Вот что она должна создать для себя. Как и предполагала миссис Гор, Эмма сдалась на уговоры леди Фонтэн и согласилась, чтобы тетя снова ввела ее в высшее общество. В конце концов, кроме милорда и Гардинера, ее прежние хозяева были относительно скромными людьми, и вряд ли она встретит их в высшем свете. Эмма Ло-уренс должна умереть и лежать в могиле.

«Мисс Линкольн — очаровательное создание! — таков был вердикт, вынесенный высшим светом. — Кто бы мог подумать, что она так преобразится? Как же повезет мужчине, который сможет завоевать ее».

Общество не подозревало, что Эмма не хочет быть завоеванной никем. Она твердо знала, что ее сердце безвозвратно отдано милорду. Если она не может выйти замуж за него, она ни за кого не выйдет.

— Я собираюсь стать властной старой девой, влюбленной в своих мопсов и осуждающей поведение молодежи, — сказала она тете Фонтэн.

— Никогда не повторяй этого, дорогая, — взмолилась тетя, но, заметив насмешливое выражение лица племянницы, поняла, что не стоит воспринимать ее слова слишком серьезно. — О, я вижу, что ты шутишь. Ты, безусловно, выйдешь замуж. Ты должна выбрать лучшего среди тех, кто будет осаждать тебя.

Поклонники действительно осаждали Эмму, но она поровну распределяла свое внимание. Она не могла забыть, что все эти знатные мужчины и женщины, сейчас раболепствующие перед ней из-за огромного состояния, игнорировали ее в годы бедствий.

Ничем не обнаруживая свое истинное мнение об окружающиех, она использовала свое обаяние, чтобы держать поклонников на расстоянии, и ее милая сдержанность заслужила одобрение света. Эмма пользовалась таким уважением, что великосветская леди Каупер, замужняя сестра Вильяма Лэма и хозяйка самого престижного лондонского салона, покровительствовала ей и постоянно приглашала в Гайд-Парк в своем экипаже, представляла всем известным людям и обсуждала с нею все политические темы — от попытки Наполеона вновь завоевать Европу до влияния возможной его победы на политику британского правительства.

Впоследствии Эмма вспоминала, что блеск этого лондонского сезона был омрачен невысказанным страхом, вызванным бегством Наполеона с Эльбы. Сыновья, отцы или братья во многих аристократических семействах служили в армии, которой приходилось сражаться против Наполеона.

Как-то раз, когда они выезжали из Гайд-Парка, устав от обмена поклонами, леди Каупер сказала Эмме:

— Моя дорогая мисс Линкольн, поскольку очень многие уехали на континент, я надеюсь на ваше и леди Фонтэн участие во всех событиях сезона, которые без вас будут не так блестящи. Ожидаю вас обеих на моем завтрашнем балу.

Бесполезно объяснять, что она устала от балов, обедов, ужинов и увеселительных прогулок. Эмма знала, что все ее возражения будут опровергнуты самым очаровательным образом. Кроме того, Эмма понимала: она — главная сенсация сезона и потому леди Каупер так любезна с ней. Дружба с Эммой подчеркивала непоколебимость высокого общественного положения леди Каупер.

— Конечно, мы приедем, рассчитывайте на нас, — воскликнула тетя Фонтэн прежде, чем Эмма успела ответить. — Мы не желаем пропускать такое важное событие.

— Договорились, — улыбнулась довольная леди Каупер.

— О тетя... — упрекнула Эмма, когда экипаж леди Каупер привез их в Челси. — Я так мечтала о тихом домашнем вечере. У меня их было так мало в последнее время.

— Ерунда. — Тетя оставалась тверда. — У тебя было слишком много тихих домашних вечеров в последние годы. Ты заслуживаешь столько же веселых. И потом, кто знает? Может, завтра вечером ты встретишь того единственного мужчину, который заставит тебя забыть смешное желание оставаться всю жизнь старой девой.

— О, я в этом сомневаюсь, — сухо возразила Эмма. — Я сомневаюсь в том, что он существует, а если существует, то вряд ли будет завтра на балу леди Каупер.

Эти слова она вспомнит завтра. Вскоре после того, как в сопровождении дяди и тети она поднялась по лестнице лондонского особняка Кауперов и вошла в сверкающие залы, дворецкий объявил имя последнего гостя: «Граф Чард».